— Вы собираетесь ей сообщить о моем аресте? — спросил он в свою очередь. — Не надо… Она не переживет… У нее сердце больное.
— Почему же ваша мать живет у сестры, а не по месту прописки?
— Почему?
— Да, почему? Квартира у вас двухкомнатная, насколько я понял. Места хватает. Так почему же?
— Моя мать… Мы с ней никогда не были близкими людьми. Она всегда… Да почему я должен вам рассказывать про это?! — Шахов снова вспылил, еще сильнее, чем в первый раз. — Чего ради? Арестовали — так спрашивайте, а унижать себя я не позволю!
— Вас никто не унижает. Я вас просто спросил о причинах, по которым ваша мать проживает отдельно.
— Есть причины, есть! Ну так что?!
— Назовите их, и мы перейдем к другому вопросу.
Хотелось ли учителю перейти к другому вопросу — неизвестно, но он смирился так же быстро, как и возмутился, и сказал:
— Она меня не любит.
«Я рехнусь, — подумал следователь. — Вот так типчик. Любит — не любит… И глазки у него так и бегают». Он потушил сигарету и спросил:
— Как давно она переехала к сестре?
— Год назад.
— Именно год назад? А до этого отношения были нормальными, значит?
— До этого? До этого мы тоже ссорились… Ей не нравился мой образ жизни.
— Что именно?
— Что я не женат. Надеюсь, вы не станете меня спрашивать, почему я до сих пор холост?!
— Не стану, — успокоил его следователь. — Вы работаете учителем французского языка в 326-й школе?
— Да.
— Как долго?
— Всегда. Все время после института. Я мог бы найти другую работу, тоже с языком, но не хотел. Многие ушли, а я остался… Школа теперь не укомплектована учителями. Нет учителя русского языка и литературы. Это ужас. Уже полгода нет.
— Значит, вы остались на этом месте только из любви к школе?
— Можете считать, что так! — с вызовом произнес Шахов. — Можете даже смеяться надо мной! Кстати, это тоже было причиной того, что моя мать была мной недовольна. Она считала, что я напрасно гублю себя на таком окладе. Что я мог бы поискать что-то другое. Когда есть язык — работу найти в общем-то несложно… Но я не хотел. Понимаете — просто не хотел. Что — за это тоже сажают? Ответьте мне!
«Псих ненормальный! — подумал следователь. — Он еще тут проповедует!» Он заставил себя унять злость, тяжелой волной поднимающуюся против учителя, и спросил:
— Как часто проводят в вашей школе вечер встречи с выпускниками?
— Каждый год. В феврале. А что?
— Вы посещаете эти вечера?
— Когда у меня есть время… Язык — такое дело, что его нельзя запускать. Надо совершенствоваться, надо говорить. Без живого общения язык мертв. А с кем мне говорить в школе? С учениками?! Они ничего не знают и не желают знать. Английский они еще как-то учат, но французским больше не интересуются… Раньше было по-другому, а теперь только так. Что я могу сделать для них? Просто быть в школе, что же еще… По крайней мере, у меня есть надежда, что хоть один ученик из целого выпуска будет что-то знать. Сможет прочесть текст, при случае объясниться… И на большее я не рассчитываю. Уже давно.
— Прекрасно, но вы не ответили мне на мой вопрос. Вы посещаете эти вечера?
— Иногда. Я же сказал вам — я стараюсь больше заниматься вне школы. Времени у меня мало.
— Прекрасно. Все это замечательно, но все же ответьте, по возможности точно, в этом году был вечер встречи выпускников?
— Ах, вы об этом? Был, был…
— И вы, как я понимаю, на нем тоже были, раз так уверенно говорите, что он был?
— И я был… И что тут такого?
— Ничего, можете быть спокойны. Меня интересует вот что: кто из прошлых выпускников посетил этот вечер?
— Ну, вы спросите тоже… — Шахов вдруг визгливо рассмеялся. — Их было много!
— Вот и славно, что много. И все же — можете вспомнить хоть кого-то?
— Кого, например?
— Кого хотите. Кто бросился в глаза.
— Я не понимаю, какое это имеет отношение к моему задержанию! — вскрикнул Шахов. Он становился все неувереннее и раздражался все чаще. — Это просто немыслимо! Вы мне даже не объяснили, за что я задержан!
— Объясню, но позже, — мило улыбнулся следователь. — Не беспокойтесь, мои действия законны. Вы видели санкцию на обыск?
— Видел! Какие там у меня наркотики!
Следователь едва не взвыл, вспомнив, какими трудами далась ему эта санкция. В конце концов, он провел ее как санкцию на обыск по обнаружению наркотиков — тут трудностей было куда меньше. И Шахов до сих пор не подозревает, что именно искали у него в квартире. «Не подозревает или уже знает? — Следователь тщетно вглядывался в его лицо. — Если знает, то ведет себя как хитрая лиса, матерый уголовник… Или просто ломает комедию… Что на него вполне похоже. Но не может же не подозревать!» И он ласково спросил:
— Что же вы так переживаете? Мы только расспросим вас как полагается, и вы будете совершенно свободны. Если говорите, что наркотиков у вас нет.
— Я с ума сойду — зачем мне наркотики?! Откуда у меня наркотики?! Ученики, что ли, подкинули?! Или вы сами?! Я слышал про такое, только не понимаю, зачем вам это надо… Но если вы что-то там нашли — я предупреждаю, что это было подкинуто! Подкинуто!
«Крышка тебе! — решил следователь. — Подкинуто! Невинная овечка!»
— Мы с вами говорили о вечере встречи. Ну, так что же? Можете кого-то припомнить?
— Ах, ради Бога! — воскликнул Шахов. — Да там было человек пятьдесят!
— А кто-нибудь из старых любимых учеников?
— У меня не было любимых учеников.
— Неужели? При вашем-то отношении к работе? Ни одного любимого ученика или ученицы?!